Кошка Ночной Луны. Morgenmuffel
07.02.2020 в 16:11
Пишет Эрл Грей:Юрий Павлович (Анненков. - ЭГ) в монокле почти на всех автопортретах, которые нынче украшают обложки «Дневника моих встреч». Он есть и на шарже 1922 года. Мастер изобразил себя нэпманом: полная зубов осклабившаяся челюсть, жесткий воротничок, полосатая бабочка, котелок и глаз в круглой черной оправе. На своем единственном скульптурном автопортрете, выполненном в 1930-е, он отметил любимый аксессуар пустотой вместо глазного белка. Монокли носят и киноперсонажи Анненкова: граф из фильма «Карусель», сюрреалистская Маска из «Удовольствия», позолоченные придворные старички из «Майерлинга», карлик-конферансье из «Лолы Монтес». А элегантный генерал из фильма «Мадам де» не только на плацу, но и в постели со «стеклышком», ввинченным в глаз.URL записи
читать дальше
...Юрий Павлович любил «стеклышко» и за его связь с темным опасным миром плотских наслаждений, о котором знал почти все. Аксессуар был тайным знаком, которым гедонисты-художники, артисты, дамы полусвета и денди обоего пола сообщали о своих сексуальных желаниях, порой своеобразных. Монокль был символом сексуального раскрепощения, либертинажа высшей богемной пробы. В размашисто-смелые двадцатые «стеклышко» полюбили артисты галантного жанра, мужские и женские имперсонаторы, которые намекали им на свой истинный пол, тщательно скрытый костюмом и пудрой.
«Стеклышки» надевали дорогие монпарнасские проститутки, сообщая клиентам (тоже в моноклях) о богатейшем репертуаре любовных утех, которым владели в совершенстве. И не случайно в свободном и пьяном Париже двадцатых на улице Эдгара Кине работал клуб с красноречивым названием «Монокль». Туда пускали только женщин. Завсегдатаи носили отлично сшитые мужские костюмы, жесткие воротнички и монокли в золотой оправе на широкой черной ленте.
Тихий гедонист Анненков обожал секс, порнографию, закрытые душные клубы, сально пахнущую женскую плоть в тугой черной корсетной коже. И ему нравились странные коротко стриженные дамы, белые от пудры и кокаина, в брюках и моноклях. Он помнил Лулу де Монпарнас, хозяйку клуба «Монокль». И восхищался трагической наркоманкой Анитой Бербер, звездой берлинских кабаре, дивно певшей и танцевавшей чарльстон в мужском костюме.
«Стеклышко» в глазу Юрия Павловича сообщало о его страстях и желаниях столь же красноречиво, как его эротическая графика.
Первые из сохранившихся экзерсисов относятся к 1915–1916 годам. Тяжелые крупные модели с растушеванными лицами академично лежат или стоят. Кажется, ничего особенного, все как в студенческих рисовальных классах. Но эротика образов — в деталях. На ногах натурщиц — ловкие туфельки с красивым изгибом подошвы, с изящными каблучками. Обнажение превращено в наготу. Академические ню — в продажных девок с витрин публичных домов.
Где он их видел, этих голых дам с предусмотрительно засвеченными лицами и туфлями на босу ногу? Конечно, в Париже — на стремительно стареющем Монмартре, на цветущем бульварами и бульварностью Монпарнасе, в этом свежем райском саду, куда уже проник змий разврата. Мода Анненкова, безусловно, в деталях. Но эротика тоже.
Этот прием — раздевать модель, оставив две-три детали костюма или пару аксессуаров, прием превращения абстрактной наготы в ждущее, продажное, манящее тело, в порнографический объект желания — Анненков будет использовать позже в своем искусстве и своей бурной личной жизни, полной красивых тел и возбуждающих аксессуаров. Самые изысканные и тонкие работы в жанре risqué он создал в начале двадцатых в нэпманском Петрограде. Тогда все были немного пьяны от военного голода, вдруг разрешенной свободы, сивухи и скверных китайских наркотиков, от секса, заполнившего собой улицы, скверы, кабаре и клубы, отделения милиции и ателье художников.
Петроградская жизнь учащенно пульсировала в такт биоритмам. «Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина и женщины, — иронизировал Корней Чуковский. — Красивого женского мяса — целые вагоны на каждом шагу, — любовь к вещам и удовольствиям страшная… Все живут зоологией и физиологией».
Мода Петрограда тоже жила физиологией. Царствовал порношик. Проституцией занимались легально. В 1918 году дореволюционные законы были упразднены. Жрицы любви не скрывались от милиции, не шмыгали по темным подворотням. Они вызывающе одевались и даже придумали себе коммерческие логотипы — татуировки в форме возбужденных мужских членов, которыми покрывали ноги, в особенности икры и коленки — там заметнее. Надев дорогие полупрозрачные чулки, татуированные дамочки смело шагали на Невский. Вечер их был пьяным, а ночь прибыльной.
Возможно, такую дамочку Анненков поймал в лассо монокля в восемнадцатом году. Поймал и тут же перевел в графику — превратил в рыжеволосую Колдунью в комедии «Первый винокур». Баба-Колдунья нага, пьяна, косоглаза, и ноги ее в татуировках — птичках, глазках и многозначительных рогах изобилия.
В те оголтелые раннесоветские годы появился лозунг: «Мода — продажная девка империализма». У империализма, как известно, было много продажных девок. Но падшей ниже других считали моду — и не только за ее политическую беспринципность. В начале НЭПа хитрые портные и галантерейщики открыли в дальних помещениях своих заведений богато меблированные «нумера» для интимных встреч. Милиция об этом знала, но каждый раз, когда боевые молодцы врывались в пристанище порока, девушки мгновенно преображались в моделей, резво ходили по комнатам и демонстрировали покупателям текстильные прелести бесстыже разодетого империализма. Они только показывали моду: «Ведь мода, товарищи, не запрещена».
Бутики и мастерские стали публичными домами, а их обитательницы — первыми нэпманскими щеголихами. Быстро зарабатывая, они быстро тратили — на косметику, чулки, кружевное белье, туфельки. У них были лучшие корсеты, бюстодержатели и пояса с подвязками. Бельевой шик и порношик сочинили именно они, насельницы бутиков и «меблирашек», музы Анненкова.
Он их рисовал вдохновенно, бесконечно. Для себя, в стол, и для редакторов, спешивших украсить его девицами книги Юркуна, Чудновского, Евреинова. Невероятно, но в 1923 году по заказу издательства «Время» Юрий Павлович создал целый эротический альбом — 45 рисунков натурщиц, вернее, привлекательных голых девиц в чулках, корсетах, с подвязками на коленках, туфельками на босу ножку. Настоящее пип-шоу, не хуже парижского.
Портфолио с девицами ходило по рукам — цензоры влажно спорили, разрешить или нет. Время шло, и «Время» отказалось. Но тут же возник товарищ Ионов из «Госиздата» и пообещал издать всё, непременно все, и, конечно, без купюр. И конечно, издание зависло. Анненков удрал в Италию, оставив листы с голыми девицами в Петрограде. И они исчезли. Почти все.
...На чужбине Анненков не оставлял своих старорежимных увлечений. Были жёны, привлекательные, любящие, были поклонницы, все до одной писаные кинокрасавицы, но были и безымянные нагие девицы, живописные и акварельные, в розовом мареве невыразимой тоски по оставленному жутковатому Петрограду, бедняцкому веселью, теплу нездешних рук. Русские обнаженные красиво умирали на эмигрантских картинах художника.
Но были и другие — бойкие упругие девицы в стиле Дикса, Пикассо и Леже, в стиле Neue Sachlichkeit и бульварной vie modern. На иллюстрациях к книге «Преступление в Сан-Франциско» они послушно расстилаются на койках и дают себя облапать. На рисунках к роману Ивана Голля «Стареющий Люцифер» они ловят клиентов у Нотр-Дам-де-Пари и позируют в витринах берлинских борделей. Толстухи и скелеты, инвалидки и карлицы, негритянки и совсем еще девочки с трогательными куколками в руках. Иван Голль описывал погрязшую во грехе Европу языком иезуита: все низко, все пошло, все бездуховно. И всё в этой книге скучно, кроме иллюстраций. Каждая — о сальной, терпко пахнущей ночной жизни, которую Анненков обожал. Он даже ввел автопортрет: человечек, сидящий в тени и глядящий на голых девиц в витрине, — это сам художник.
В тридцатые годы Юрий Павлович создал, на радость любителям эротики, иллюстрации к сборнику Верлена «Женщины, мужчины, друзья». Обнаженные персонажи гнутся обручами, вибрируют стальными машинами, делают невероятные порнографические вещи. Изобретательные гимнастки так вдохновили «любителей», что те мгновенно раскупили дорогие книжицы. Всего было издано 200 нумерованных экземпляров — возбуждающе большой раритет.
...Монокль Анненкова — вещица замечательная. Она сразу о многом: о моде и дендизме, об эротике и бельевом шике. В монокле хохочут и перемигиваются мещанство и авангард, сверкают танцы и революции. Но в нем не разглядеть самого художника. Его «стеклышко» — самозащита. Юрий Павлович, такой симпатичный, веселый, общительный, весь буквально наизнанку, весь буквально на ладони, скрывался за бликами монокля. И был искренним лишь наполовину — на один, правый, надежно застекленный глаз, превращенный в белую пустоту на автопортретах.
Второй, плохо видящий глаз прислуживал властям, замечал только великое, только патетическое, только цензурой одобренное и бессовестно, высокохудожественно льстил.
Анненков был необычайно гибким мастером, настоящим акробатом. Лидеры большевиков считали его почти своим. Он был вхож в Таврический и Смольный, расцеловывался с Луначарским, давал знатного храпака с Зиновьевым в его взъерошенном кабинете. Со Львом Троцким податливо спорил об искусстве и громко восхищался его глубокими познаниями. Он носил маску покорной услужливости, но не снимал монокля.
...Два «глаза» — два начала Анненкова, признание в двуличности, которая в советской России спасала ему жизнь, а на чужбине помогала выживать.
Перебравшись в Париж, Юрий Павлович не спешил становиться эмигрантом с паспортом Нансена. Несколько лет он убедительно выдавал себя за деятеля большевистского искусства, находящегося по долгу службы в столице Франции. Он готовил советскую экспозицию для Международной выставки 1925 года, тесно общался с Союзом русских художников, членствовал в Обществе франко-русской дружбы, выступал от имени Советского Союза на 5-м Международном конгрессе по рисунку, выставлялся на советско-французском «Салоне Паука» и в экспозиции «красного» журнала Clarté. Он демонстрировал портрет Ленина (тот самый, с прищуренными бойницами глаз) в советском павильоне Международной выставки 1925 года. С 1927-го писал статьи в прокоммунистический журнал Notre Union. Бегал в советское полпредство, пил и от души хохотал над кирзовыми шутками тамошних сотрудников. Он был своим парнем, приветливым, веселым, безобидным. И льстивым — но только на один глаз. Его буржуазный монокль вызывал у сотрудников подозрения.
В то неуверенное время Юрий Павлович бегал как никогда резво. И безнаказанно пересекал границы. Здороваясь и обнимаясь с советскими симпатягами, налаживал связи с белоэмигрантским миром. Дружил с Владимиром Вейдле (Вейдличкой) и «правыми» журналистами, приноравливался к православным философам. Поддерживал отношения с Сириным-Набоковым, а Сирин-Набоков поддерживал его литературные начинания и напитывался ими для будущих «Других берегов».
...В Париже Анненков сделался настоящим, прожженным монпарно. Быть монпарно значило не только обитать на Монпарнасе. Это значило быть художником (естественно, гениальным), тянуть часы и тянуть алкоголь (только в богемных «кафе артистик»), мурлыкать стихи, драться за истинное искусство, сновать по галереям (лучшие, конечно, на Монпарнасе) и одеваться соответственно.
Анненков одевается, как монпарно: мятая темная шерстяная тройка, элегантное поношенное пальто, галстук-бабочка (немного набок, важна небрежность), шикарная черная широкополая шляпа, почти сомбреро, непременно сигаретка в красивых пальцах истинного художника. И еще — приятная модная хрипотца в голосе. Ею Анненков форсил, вернувшись в Петроград. Ее расслышал и отметил в дневнике Корней Чуковский, тоже весьма острый — на язык, на слух и зрение.
Истинный монпарно должен любить эпатаж. Что делает Анненков? Он выворачивает пиджак наизнанку и надевает в рукава. Точно так же поступает Иван Пуни. И два художника, два друга, расхаживают в них по Grands Boulevards, к большому возмущению спесивых бульвардье. И только через три года состоится московский демарш — Малевич и Моргунов будут ходить с ложками в петлицах по Кузнецкому мосту. Но что такое русские ложки в петличках против вывернутых пиджаков в центре спесивого Парижа?
Среди взъерошенных художников Юрий Павлович выглядел элегантно-небрежным денди, монпарно без изъянов. К его стилю примерялись друзья-авангардисты и даже просили совета, где бы достать таких вот недорогих безделиц — «что-нибудь эдакое, по части моды». Юрий Павлович был спец по части моды и знал места. Он знал, где продают неплохие костюмы и боты, где можно сторговаться, а кто может отдать так, задарма, за быстрый набросок. Он знал всех лучших (то есть щедрых) старьевщиков и одевался выгодно в обоих смыслах.
Из книги Ольги Хорошиловой "МОДА И ГЕНИИ. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой"
@темы: Кросспост, Интересное
Тут даже не знаю, какой эмодзи вставить, чтобы это отразить...
